Памяти Норберта Кухинке

Норберт Кухинке (Norbert Kuchinke) стал знаменитым в одночасье. Он — чуть ли не первый «взаправдашний» иностранец с Запада в советском кино. Кухинке сыграл в фильме Георгия Данелия «Осенний марафон» лохматого профессора-чудака из Дании.

На самом деле он — немец, работал в Москве корреспондентом журналов Spiegel и Stern. Последние годы жил попеременно в Берлине и в Москве. Во вторник, 3 декабря, Кухинке скончался в берлинской клинике после долгой и продолжительной болезни, пишет сайт DW.

Около трех лет назад корреспондент DW встретилась с Норбертом Кухинке, который еще не знал тогда о своем страшном диагнозе. Она вспоминает сегодня о той встрече.

«Осенний марафонец» постарел: в 2010 году ему исполнилось 70 лет. Но его внешность не стала менее колоритной: те же пышные бакенбарды, высокий рост и умные, немножко сумасшедшие глаза.

Его рабочий кабинет напоминал логово интеллектуала. Книги, газеты, журналы, рукописи теснились не только на стеллажах и письменном столе, но и на полу, стульях, креслах, подоконниках. Компьютера не было, вместо него — старомодная пишущая машинка. Норберт Кухинке извинилсяся за «бардак» (так он выразился) и наполнил чашки чаем. Сделав глоток, закурил. Я спросила, как начался его «роман» с Россией.

Норберт Кухинке: Это очень длинная история. Она началась еще в моем детстве. Я родом из Нижней Силезии, которая до 1945 года входила в состав Германии. После Второй мировой войны ее территория была передана Польше. 90 процентов немецкого населения выселили. Но мой отец был опытным шахтером, а квалифицированным специалистам позволили остаться.

В опустевшие после ухода немцев дома селились поляки, которые, в свою очередь, были изгнаны советскими властями с территории Западной Украины, из Литвы и Беларуси. И в деревне вдруг заговорили по-белорусски, по-русски, по-польски, по-украински. Это был мой первый контакт со славянским миром и начало своеобразного языкового курса.

Позже, когда я эмигрировал в ФРГ, мне не давал покоя вопрос: почему возникает ненависть между народами? И довольно рано я принял для себя решение способствовать сближению Запада и Востока, созданию моста между ними.

— Я по профессии — инженер-текстильщик и специалист в области дизайна. По окончании университета работал в экономическом журнале Capital, где занимался Восточной Европой. В 1970 году впервые побывал в Москве. Сделал там репортаж «Красные генеральные директоры», в котором шла речь, в частности, о кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Ее хозяевами до революции были немцы. После этого мне позвонили из журнала Spiegel и предложили перейти к ним на работу. Разумеется, я тут же сказал «да». Spiegel охватывал более широкий спектр тем, и мне это было очень интересно. 12 августа 1970 года ФРГ и СССР подписали договор о дружбе и сотрудничестве, и отношения между двумя странами потеплели. Spiegel получил возможность послать своего корреспондента в Москву. Эту миссию тогдашний главный редактор Рудольф Аугштайн (Rudolf Augstein) предложил мне.

Я с радостью согласился. И летом 1973 года приехал в Россию. Так я стал первым корреспондентом журнала Spiegel в советской столице.

— Непросто. Spiegel — критичный журнал, а советские функционеры с неудовольствием воспринимали критику. Они были убеждены, что делают все правильно и что у них самая лучшая система в мире. Нам, корреспондентам, нельзя было напрямую звонить в министерства, самостоятельно планировать поездки. Все следовало делать через посредников, как правило, работников МИДа или ТАСС. Но со временем я научился изыскивать возможности нормально работать. Помогало и то, что я обходился без переводчика: это больше располагало людей, которые давали мне интервью, к откровенной беседе.

Я никогда не был коммунистом. Но и антисоветчиком не был: стремился освещать разные стороны советской действительности.

— Это было в 1979 году. Данелия искал человека на эту роль. Изначально задумывалось, что герой будет немцем. Мой друг, второй режиссер Юрий Кушнеров, посмотрел с десяток артистов, но они ему не понравились. И тогда он предложил сыграть мне: мол, одна только колоритная внешность чего стоит! Я сказал: как я должен объяснить это редакции? Ведь меня прислали сюда не для того, чтобы сниматься в кино. Потом к уговорам подключился Данелия. И я сдался, только сказал, что поговорю с редакцией (к тому времени я уже работал в журнале Stern).

И что вы думаете: журнал даже с гордостью написал о том, что именно корреспондент Stern — первый представитель Запада, снимающийся в советском фильме. Зато возник конфликт с ГДР. Ее руководство разобиделось: дескать, с какой стати роль немца дают журналисту из ФРГ? Вам что, гэдээровских актеров не хватает? Но Данелия настоял на своем. Правда, из немца меня превратили в датчанина: чтобы социалистические «братья» не обижались.

— Это были думающие люди. Я у них многое почерпнул. Особенно близок мне был Леонов — талантливый актер, очень образованный и в то же время простой человек. Он всегда был готов всем помочь. Ходили сплетни, что он много пил. Но это — чушь. Леонов не был ни алкоголиком, ни пьяницей. Он был гурманом и обжорой.

— Особенно часто сидели у Ильи Глазунова.

Там собирались самые разные люди. Мы часто беседовали о боге, о вере в России, о том, как трудно верующим и священнослужителям. Ну и, конечно, рассказывали антисоветские анекдоты.

— Я женат уже 50 лет. С Катей познакомился случайно, когда проходил студенческую практику в Ахене. Ей, как и мне, 70 лет. У нас сын — Кристоф. Ему 42 года. Он искусствовед. Есть и приемная дочь — русская девочка Дуня. Ее родители были нашими близкими друзьями. И когда они трагически погибли, мы взяли девочку к себе. Тем более что Катя — ее крестная мать.

— Я из религиозной католической семьи.

Но меня всегда интересовала религия в России. Самая большая загадка: как могло случиться, что люди, которые еще вчера целовали крест, вдруг стали уничтожать церковь? Как они могли после революции превращать церкви в склады, клубы? Сейчас вера в России вроде бы возрождается. Детей крестят. Взрослые тоже совершают обряд крещения. В церкви венчаются. Но вера ли это? Или все-таки мода? Вот в чем вопрос. Когда проезжаешь по Рублевскому шоссе, видишь веру не в духовное, а в материальное. Иметь шесть машин — для многих теперь смысл жизни. И все равно я верю, что в России все изменится, что переоценка ценностей произойдет. Просто нужно время.